Неточные совпадения
Где его голубые глаза, милая и робкая улыбка?» была первая
мысль ее, когда она увидала свою пухлую, румяную девочку с
черными вьющимися волосами, вместо Сережи, которого она, при запутанности своих
мыслей, ожидала видеть в детской.
Его маленькие
черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши
мысли.
Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица,
черные волосы,
черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться
мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.
Но в продолжение того, как он сидел в жестких своих креслах, тревожимый
мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею
черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и в совершенно заснувшем городе, может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, — в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Мысли эти мелькали в моей голове; я не трогался с места и пристально смотрел на
черные бантики своих башмаков.
Иногда я молча останавливаюсь между часовней и
черной решеткой. В душе моей вдруг пробуждаются тяжелые воспоминания. Мне приходит
мысль: неужели провидение для того только соединило меня с этими двумя существами, чтобы вечно заставить сожалеть о них?..
Так, были какие-то
мысли или обрывки
мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная,
черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…
Ночь была холодно-влажная,
черная; огни фонарей горели лениво и печально, как бы потеряв надежду преодолеть густоту липкой тьмы. Климу было тягостно и ни о чем не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его
мысль о том, что между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и как будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем? Не пред ним ли, человеком, который одиноко и безбоязненно идет в ночной тьме?
«
Мысли, как
черные мухи», — вспомнил Самгин строчку стихов и подумал, что люди типа Кутузова и вообще — революционеры понятнее так называемых простых людей; от Поярковых, Усовых и прочих знаешь, чего можно ждать, а вот этот, в чесунче, может быть, член «Союза русского народа», а может быть, тоже революционер.
По бокам дороги в тумане плывут деревья, качаются
черные ветки, оголенные осенним ветром, суетливо летают и трещат белобокие сороки, густой запах болотной гнили встречает и провожает гремучую бричку, сырость, всасываясь в кожу, вызывает тягостное уныние и необычные
мысли.
Время от времени я выглядывал в дверь и видел старика, сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали красные и
черные тени. При этом освещении он казался выходцем с того света, железным человеком, раскаленным докрасна. Китаец так ушел в свои
мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
Пароход приближался. Можно уже было рассмотреть и
черную трубу, выкидывавшую
черную струю дыма, и разгребавшие воду красные колеса, и три барки, тащившиеся на буксире. Сибирский хлеб на громадных баржах доходил только до Городища, а здесь его перегружали на небольшие барки. Михея Зотыча беспокоила
мысль о том, едет ли на пароходе сам Галактион, что было всего важнее. Он снял даже сапоги, засучил штаны и забрел по колена в воду.
Неумирающая в нас связь с большим разумом открывает нам возможность
мыслить такое бытие, в котором третье не исключается, в котором все может быть и А и не А, и белым и
черным, равно как может быть вневременным и внепространственным.
Под влиянием Таисьи в Нюрочкиной голове крепко сложилась своеобразная космогония: земля основана на трех китах, питающихся райским благоуханием; тело человека сотворено из семи частей: от камня — кости, от
Черного моря — кровь, от солнца — очи, от облака —
мысли, от ветра — дыхание, теплота — от духа...
У него горела голова, жгло веки глаз, сохли губы. Он нервно курил папиросу за папиросой и часто приподымался с дивана, чтобы взять со стола графин с водой и жадно, прямо из горлышка, выпить несколько больших глотков. Потом каким-то случайным усилием воли ему удалось оторвать свои
мысли от прошедшей ночи, и сразу тяжелый сон, без всяких видений и образов, точно обволок его
черной ватой.
То раз, стоя перед
черной доской и рисуя на ней мелом разные фигуры, я вдруг был поражен
мыслью: почему симметрия приятна для глаз? что такое симметрия?
В одну из тех минут, когда, с уроком в руке, занимаешься прогулкой по комнате, стараясь ступать только по одним щелям половиц, или пением какого-нибудь несообразного мотива, или размазыванием
чернил по краю стола, или повторением без всякой
мысли какого-нибудь изречения — одним словом, в одну из тех минут, когда ум отказывается от работы и воображение, взяв верх, ищет впечатлений, я вышел из классной и без всякой цели спустился к площадке.
Мысли, одна другой
чернее, бродили в его голове.
— Все люди-с, — заговорил он, как бы пустясь в некоторого рода рассуждения, — имеют в жизни свое назначение! Я в молодости был посылаем в ваши степи калмыцкие. Там у калмыков простой народ,
чернь, имеет предназначение в жизни только размножаться, а высшие классы их, нойены, напротив, развивать
мысль, порядок в обществе…
Это звонили на моленье, и звонили в последний раз; Вихрову при этой
мысли сделалось как-то невольно стыдно; он вышел и увидел, что со всех сторон села идут мужики в
черных кафтанах и
черных поярковых шляпах, а женщины тоже в каких-то
черных кафтанчиках с сборками назади и все почти повязанные
черными платками с белыми каймами; моленная оказалась вроде деревянных церквей, какие прежде строились в селах, и только колокольни не было, а вместо ее стояла на крыше на четырех столбах вышка с одним колоколом, в который и звонили теперь; крыша была деревянная, но дерево на ней было вырезано в виде черепицы; по карнизу тоже шла деревянная резьба; окна были с железными решетками.
— Мы, люди
черной жизни, — все чувствуем, но трудно выговорить нам, нам совестно, что вот — понимаем, а сказать не можем. И часто — от совести — сердимся мы на
мысли наши. Жизнь — со всех сторон и бьет и колет, отдохнуть хочется, а
мысли — мешают.
Вы, ураниты, — суровые и
черные, как древние испанцы, мудро умевшие сжигать на кострах, — вы молчите, мне кажется, вы — со мною. Но я слышу: розовые венеряне — что-то там о пытках, казнях, о возврате к варварским временам. Дорогие мои: мне жаль вас — вы не способны философски-математически
мыслить.
Люди закричали вокруг Ромашова преувеличенно громко, точно надрываясь от собственного крика. Генерал уверенно и небрежно сидел на лошади, а она, с налившимися кровью добрыми глазами, красиво выгнув шею, сочно похрустывая железом мундштука во рту и роняя с морды легкую белую пену, шла частым, танцующим, гибким шагом. «У него виски седые, а усы
черные, должно быть нафабренные», — мелькнула у Ромашова быстрая
мысль.
« — Не кажется, но точно так я
мыслю. Ни
черные одежды и ни вздохи, ни слезы и ни грусть, ни скорбь, ничто не выразит души смятенных чувств, какими горестно терзаюсь я. Простите!» — проговорил молодой человек, пожав плечами и обращаясь к немцу. — Хорошо? — прибавил он своим уже голосом.
По приходе домой, однако, все эти мечтания его разлетелись в прах: он нашел письмо от Настеньки и, наперед предчувствуя упреки, торопливо и с досадой развернул его; по беспорядочности
мыслей, по небрежности почерка и, наконец, по каплям слез, еще не засохшим и слившимся с
чернилами, можно было судить, что чувствовала бедная девушка, писав эти строки.
Часовой опять закричит: «пушка» — и вы услышите тот же звук и удар, те же брызги, или закричит: «маркела!», [Мортира.] и вы услышите равномерное, довольно приятное и такое, с которым с трудом соединяется
мысль об ужасном, посвистывание бомбы, услышите приближающееся к вам и ускоряющееся это посвистывание, потом увидите
черный шар, удар о землю, ощутительный, звенящий разрыв бомбы.
— Умирать, мой друг, всем придется! — сентенциозно произнесла Арина Петровна, — не
черные это
мысли, а самые, можно сказать… божественные! Хирею я, детушки, ах, как хирею! Ничего-то во мне прежнего не осталось — слабость да хворость одна! Даже девки-поганки заметили это — и в ус мне не дуют! Я слово — они два! я слово — они десять! Одну только угрозу и имею на них, что молодым господам, дескать, пожалуюсь! Ну, иногда и попритихнут!
Очень вероятно, что он долго блуждал бы таким образом
мыслью, если б показавшаяся у Нагловки
черная точка обыкновенным порядком помелькала и исчезла; но она все росла и росла и, наконец, повернула на гать, ведущую к церкви.
«Не то, всё не то, не этими
мыслями я живу!» — внутренно воскликнул он и, отложив перо, долго сидел, опустошённый, наблюдая трепет звёзд над
чёрными деревьями сада. Тихий шум ночи плыл в открытое окно, на подоконнике чуть заметно вздрагивала листва цветов.
От боли он укусил подушку и стиснул зубы, и вдруг в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая
мысль, что такую же точно боль должны были испытывать годами, изо дня в день эти люди, казавшиеся теперь при лунном свете
черными тенями.
Изида нашла и с помощью магических заклинаний оживила Озириса.] потерявшую брата-мужа, растерзанного злым Сетом-Тифоном, и кажется, что от ее непонятной фигуры исходит
черное сияние, облекая всё жутким мраком давно пережитого и воскресшего в эту ночь, чтобы пробудить
мысль о близости человека к прошлому.
Всю ночь он просидел с портретом детей в руках, — при луне он казался
черным и возбуждал еще более мрачные
мысли. Утром решил спросить священника, —
черный человек в сутане кратко и строго сказал...
Вернулся мой путешествующий по карте палец из Рыбинска в Ярославль. Вспомнились ужасы белильного завода… Мысленно проехал по Волге до Каспия… В дербентские и задонские степи ткнулся, а
мысль вернулась в Казань. Опять вспомнился арест, взломанная решетка, побег. И злые глаза допрашивавшего седого жандармского полковника, глядевшие на меня через золотое пенсне над
черными бровями… Жутко стало, а в этот момент скрипнула дверь, и я даже вздрогнул.
В большинстве это были нервные, раздраженные, оскорбленные люди; это были люди с подавленным воображением, невежественные, с бедным, тусклым кругозором, всё с одними и теми же
мыслями о серой земле, о серых днях, о
черном хлебе, люди, которые хитрили, но, как птицы, прятали за дерево только одну голову, — которые не умели считать.
В Крыму и на Кавказе опять-таки хороша только природа, а населяющие их восточные человеки, с их длинными носами и бессмысленными
черными глазами, — ужас что такое!.. в отчаяние приводящие существа… так что я дошел до твердого убеждения, что человек, который хоть сколько-нибудь дорожит
мыслью человеческой, может у нас жить только в Москве и в Петербурге.
Взгляд ее
черных глаз был умен, но в то же время того, что дается образованием и вращением
мысли в более высших сферах человеческих знаний и человеческих чувствований, в нем не было.
Ибо как
черная мозаика в белый мрамор, так и во все думы и чувства Саши въедалось воспоминание о разговоре и связанные с ним образы; и как не знал Саша, кому принадлежат его
мысли, так не понимал и того, что именно
черный Колесников принес ему в этот раз спокойствие и своей тревогой погасил его тревогу.
Постепенно
мысли его становились туманнее; и он полусонный лег на траву — и нечаянно взор его упал на лиловый колокольчик, над которым вились две бабочки, одна серая с
черными крапинками, другая испещренная всеми красками радуги; как будто воздушный цветок или рубин с изумрудными крыльями, отделанный в золото и оживленный какою-нибудь волшебницей; оба мотылька старались сесть на лиловый колокольчик и мешали друг другу, и когда один был близко, то ветер относил его прочь; наконец разноцветный мотылек остался победителем; уселся и спрятался в лепестках; напрасно другой кружился над ним… он был принужден удалиться.
Часто Вадим оборачивался! на полусветлом небосклоне рисовались зубчатые стены, башни и церковь, плоскими
черными городами, без всяких оттенок; но в этом зрелище было что<-то> величественное, заставляющее душу погружаться в себя и думать о вечности, и думать о величии земном и небесном, и тогда рождаются
мысли мрачные и чудесные, как одинокий монастырь, неподвижный памятник слабости некоторых людей, которые не понимали, что где скрывается добродетель, там может скрываться и преступление.
Бродячий взгляд Вадима искал где-нибудь остановиться, но картина была слишком разнообразна, и к тому же все
мысли его, сосредоточенные на один предмет, не отражали впечатлений внешних; одно мучительно-сладкое чувство ненависти, достигнув высшей своей степени, загородило весь мир, и душа поневоле смотрела сквозь этот
черный занавес.
Труднее было ему удалить от себя другое, милое воспоминание: часто думал он о графини D., воображал ее справедливое негодование, слезы и уныние…. но иногда
мысль ужасная стесняла его грудь: рассеяние большого света, новая связь, другой счастливец — он содрогался; ревность начинала бурлить в африканской его крови, и горячие слёзы готовы были течь по его
черному лицу.
В келье стало душно, стоял кисленький запах углей и лампадного масла, запах, гасивший
мысли Пётра. На маленьком,
чёрном квадрате окна торчали листья какого-то растения, неподвижные, они казались железными. А брат, похожий на паука, тихо и настойчиво плёл свою паутину.
Но брат, должно быть, не слышал его слов, оглушённый своими
мыслями; он вдруг тряхнул угловатым телом, точно просыпаясь; ряса потекла с него
чёрными струйками, кривя губы, он заговорил очень внятно и тоже как будто сердясь...
Холодный пот неоднократно стекал у меня вдоль позвоночного столба при
мысли о грыже. Каждый вечер я сидел в одной и той же позе, напившись чаю: под левой рукой у меня лежали все руководства по оперативному акушерству, сверху маленький Додерляйн. А справа десять различных томов по оперативной хирургии, с рисунками. Я кряхтел, курил, пил
черный холодный чай…
Все та же неотвязчивая
мысльВокруг меня как
черный ворон вьется…
И велико бывает его изумление, когда он, утешавший себя
мыслью (да, он до того озлоблен, что даже может себя утешать неудачами других), что и у других сено
почернело и сгнило, вдруг видит целые массы совершенно зеленого сена, приготовленного заботливыми руками меньшого брата, который не прал против рожна в дождь, но нашел другое приличествующее ненастью занятие: городил городьбу, починял клеть или, наконец, и просто отдыхал.
Иван Матвеич до самой смерти казался моложавым: щеки у него были розовые, зубы белые, брови густые и неподвижные, глаза приятные и выразительные — светлые
черные глаза, настоящий агат; он вовсе не был капризен и обходился со всеми, даже со слугами, очень учтиво… Но боже мой! как мне было тяжело с ним, с какою радостью я всякий раз от него уходила, какие нехорошие
мысли возмущали меня в его присутствии! Ах, я не была в них виновата!.. Не виновата я в том, что из меня сделали…
Глядя, как течение Волги колеблет парчовую полосу света и, зарожденное где-то далеко во тьме, исчезает в
черной тени горного берега, — я чувствую, что
мысль моя становится бодрее и острей.
И, полно! что за страх ребячий?
Рассей пустую думу. Бомарше
Говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как
мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро».
И в то же время в его голове текли медленные равнодушные
мысли, сцепляясь воспоминаниями образов, запахов и звуков и пропадая навеки в той
черной бездне, которая была впереди и позади теперешнего мига.